Окурки и (спустя некоторое время) пустую бутылку я выкинул в дыру для уборной. Неожиданная проверка могла уличить меня в том, что я «развлекаюсь», и тем самым я сильно подвел бы Рейна. Я съел все, что он принес, и впервые за время заточения почувствовал себя сытым. Последнюю бутылку вина я приберег на тот случай, если мне захочется напиться и хоть ненадолго обо всем позабыть.

Это произошло довольно скоро, и, отоспавшись, я вновь вернулся к своим думам.

Я надеялся, что Эрик не знает всех скрытых сил, которыми обладали члены нашей семьи. Просто не может знать. Да, конечно, он был королем Эмбера. Но не таким, как отец, обладающий колоссальными знаниями и умеющий применять их на деле. А значит, у меня имелся один шанс на миллион, ничтожный, но драгоценный, мысль о котором не давала мне сойти с ума в минуты самого страшного отчаяния.

Хотя, возможно, какое-то время я был безумен. И сейчас, очутившись в Царстве Хаоса, я не могу вспомнить многих дней своего пребывания в темнице. Чем они были заполнены — тайна, и я не собираюсь обращаться к психиатру, который сорвет с нее покровы.

К тому же, милые мои врачи, вряд ли кто-нибудь из вас способен лечить членов нашей семьи.

Я лежал на соломенном тюфяке, мерил шагами пол. Меня окружала тьма. Я стал очень чуток к звукам. Я слышал шуршанье крысиных лапок по соломе, отдаленные стоны узников, эхо шагов стражника, оставляющего поднос у двери. По звукам я научился с точностью определять расстояние и направление.

Видимо, я стал также более восприимчив к запахам, хоть и старался не обращать на них внимания. Я мог бы поклясться, что в тошнотворном воздухе камеры долгое время держался запах гниющей плоти. Интересно, что произойдет, если я умру? Сколько бутылок с водой и кусков хлеба уберут, прежде чем стражнику придет в голову проверить, жив ли его узник?

Ответ на этот вопрос мог оказаться для меня крайне важен.

Запах смерти и разложения держался в камере не менее недели.

Как я ни сдерживался, как ни боролся с искушением, в конце концов у меня осталась одна пачка сигарет.

Я открыл ее и закурил. Рейн принес мне большой блок «Салема», и я выкурил одиннадцать пачек. Двести двадцать сигарет. Я знал, что выкуриваю сигарету за семь минут (когда-то давно я засекал время по часам). Значит, я потратил на курение одну тысячу пятьсот сорок минут, или двадцать пять часов сорок минут. Я был уверен, что перерыв между сигаретами составлял по меньшей мере час, даже полтора. Пусть будет полтора часа. На сон у меня уходило от шести до восьми часов в сутки. Следовательно, шестнадцать-восемнадцать часов я бодрствовал и, таким образом, выкуривал за день десять или двенадцать сигарет. Нетрудно было подсчитать, что Рейн посетил меня примерно три недели назад. Он говорил, что я сижу в тюрьме четыре месяца и десять дней. Значит, уже пять месяцев.

Я берег последнюю пачку «Салема», как мать ребенка. Когда сигареты закончились, настроение мое резко ухудшилось.

И вновь прошло много времени.

Очень часто я думал об Эрике. Справлялся ли он с обязанностями монарха? Какие задачи перед собой ставил? С какими трудностями сталкивался? Почему ни разу не спустился в темницу, чтобы помучить меня? Забудут ли обо мне в Эмбере, согласно королевскому повелению? Никогда, решил я.

Куда подевались все мои братья? Почему ни один из них не установил со мной связь? Ведь это было так просто: достать из колоды карту и вызволить меня из беды.

Однако никто этого не сделал.

Иногда я вспоминал Муари, последнюю женщину, которую любил. Чем она занималась? Думала ли обо мне? Наверное, нет. Может, она стала любовницей Эрика или вышла за него замуж. Просила ли она, чтобы меня освободили? Наверное, тоже нет.

А где мои сестры? Забудь их. Все они ведьмы.

Я уже был слепым раньше, в восемнадцатом веке, и произошло это на отражении Земля после сильной вспышки пороха. Слепота моя продолжалась около месяца, и зрение постепенно ко мне вернулось. Эрик же лишил меня глаз навечно. Я часто просыпался в холодном поту, от собственного крика, весь дрожа, потому что мне мерещился железный прут, медленно опускающийся, на мгновение застывший прямо перед глазами, прикоснувшийся к ним!..

Я застонал, вскочил с тюфяка и начал ходить по камере.

Нет ничего страшнее чувства беспомощности, а я был бессилен что-либо изменить. Как ребенок в утробе матери. Я продал бы душу дьяволу, лишь бы родиться вновь сильным и здоровым. Я продал бы ее и за меньшее: возможность вернуть зрение хотя бы на час и остаться наедине с Эриком, пока я буду драться с ним на дуэли.

Я лег на тюфяк и заснул. Когда я проснулся, у двери стоял поднос с хлебом и водой. Я поел и вновь принялся мерить камеру шагами. Ногти на моих руках и ногах отросли до безобразия. Борода спускалась ниже пояса, волосы падали на лицо. Тело мое было грязным и вонючим и все время чесалось. Может быть, по мне бегали вши.

Я никогда не думал, что принца Эмбера можно довести до такого состояния, и поэтому задыхался от бессильной ярости. С детских лет я привык считать нас высшими существами: идеально чистыми, хладнокровными, несокрушимыми, совсем такими, как на картах. Я ошибался.

Впрочем, подобно многим людям, мы были изобретательны.

Я рассказывал сам себе различные истории, представлял всевозможные ситуации, вспоминал самые приятные минуты своей жизни — а их было немало.

Я мечтал оказаться на воле, где дул ветер, шли дожди и снег, грело солнце. На отражении Земля у меня был собственный небольшой самолет, и я всегда наслаждался чувством полета. Передо мной распахивалось голубое небо, а внизу лежали миниатюрные города или чистое пространство океана. Я думал о женщинах, которых любил, веселых вечеринках, полях сражения. Но рано или поздно мысли мои вновь возвращались к Эмберу.

В одну из таких минут мои слезные железы неожиданно начали функционировать, и я заплакал.

Прошло много дней, о которых я ничего не помню.

Но однажды, проснувшись, я услышал скрип ключа в замке.

Рейн приходил ко мне так давно, что я забыл и вкус вина, и запах сигарет. Я потерял представление о времени.

В коридоре стояли двое людей. Я понял это, прислушиваясь к их шагам, прежде чем дверь распахнулась и Джулиан произнес мое имя. Я ответил не сразу, и он повторил:

— Корвин? Подойди ко мне.

Неповиновение ни к чему бы не привело, поэтому я встал, подошел к двери и остановился, почувствовав, что Джулиан рядом.

— Что тебе надо? — спросил я.

— Пойдем со мной. — И он взял меня за руку.

Мы шли по коридору, и Джулиан молчал, а я скорее умер бы, чем заговорил первым. Судя по эху шагов, сначала мы очутились в большом зале, потом поднялись по лестнице и в конце концов попали во дворец.

Меня привели в какое-то помещение и усадили на стул. Парикмахер залязгал ножницами, подрезая мне волосы, затем спросил (я не узнал его голоса), желаю я подстричь или побрить бороду.

— Побрить, — ответил я, и маникюрша принялась усердно работать над двадцатью моими ногтями.

Меня помыли, а после ванной помогли облачиться в чистые одежды, которые висели на мне, как на вешалке. Я совсем забыл, что сильно похудел.

Вскоре меня отвели в другое помещение, где звучала музыка, вкусно пахло и слышался веселый смех. Я понял, что нахожусь в Банкетном зале дворца.

Когда Джулиан усадил меня за стол, шум голосов несколько утих.

Прозвучали фанфары, и меня заставили подняться на ноги.

Я услышал тост, который громко произнес Каин:

— За Эрика Первого, короля Эмбера! Да здравствует король!

Я не стал пить, но, казалось, этого никто не заметил.

Я старался наесться до отвала, потому что так вкусно меня не кормили ровно год. Из застольных бесед я понял, что сегодня — годовщина коронации Эрика.

Со мной никто не разговаривал, я ни к кому не обращался. Корвин присутствовал, но Корвина не существовало. Таким образом, Эрик хотел меня унизить, а заодно напомнить братьям, что он не пощадит тех, кто осмелится посягнуть на его власть. К тому же им было приказано забыть мое имя.